Павел Дмитриев - Анизотропное шоссе [СИ]
![Павел Дмитриев - Анизотропное шоссе [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
Обзор книги Павел Дмитриев - Анизотропное шоссе [СИ]
Павел Дмитриев
АНИЗОТРОПНОЕ ШОССЕ
(Квадратное время. Часть I)
Пройдите по этому коридору, — сказал чиновник бесцветным голосом, — розги направо, ботинок налево.
Следующий…
© братья Стругацкие, 1963 год1. Железнодорожная романтика.
Одесса, апрель 1930
Много ли нужно для счастья в двадцать пять лет? Яркое весеннее солнце в спину, перекрывающие рокот толпы крики продавцов фастфуда, под ногами подрагивающий от неспешной локомотивной толчеи асфальт, со всех сторон солидное клацанье буферов, разноголосые, переливчатые гудки и непонятный звон металла… А еще, как настоящий подарок, из репродуктора доносится немилосердно шипящая, но вполне узнаваемая песня «Я милого узнаю по походке», под которую невольно вспоминается надрывно рвущий гармонь Гарик Сукачев.
Впереди носильщик, эдакий здоровенный детина в нелепой форменной фуражке и сером засаленном фартуке поверх старой солдатской шинели. Не просто так — он тащит за спиной на подставке-сиделке наш багаж. Странный атавизм, везде в Европе для этого используют специальные тележки, похожие на двухколесную тачку, однако «жемчужину у моря» научно-технический прогресс все еще обходит стороной. Хотя, скорее просто нет надобности, не часто нынче у пассажиров встречаются пудовые сундуки или необъятные кучи коробок-картонок.
Даже наши, далеко не самые огромные в мире чемоданы, явно смущают окружающих новизной и мягким блеском импортной кожи. Что отнюдь не мелочь, а реальный статус, который легко удерживает на расстоянии докучливых газетчиков, лотошников Главдорбуфета, а также заставляет мелкотравчатых служителей железнодорожных законов брать под козырек вместо очередной проверки документов. Кроме того, чемоданы как магниты притягивают взгляды хорошеньких девушек!
Хотя, зачем такие сомнительные поводы? Надеюсь, им без багажа есть на что посмотреть: мой рост под метр девяносто, не страшные (надеюсь) черты лица. Основу «прикида» составляют темно-серые, в крупную синюю клетку пиджак и широкие брюки с манжетами, к которым прилагается белоснежная рубашка с закругленными по последнему слову моды уголками воротника. Неплохо проработаны и детали: небрежно повязанный галстук, весь в черно-золотых узорах, да новенькие броги, чуть поскрипывающие при каждом шаге, а как вишенка на торте — абсолютно бессмысленная, но обязательная по местным правилам приличия кепка.
Дорого, броско, но ведь не нужно каждому встречному-поперечному объяснять, что чуть более года назад я и сам таскал мешки в порту — как обычный грузчик. А все внешние признаки моего достатка и успеха лишь антураж авантюрного спектакля, который пытается разыграть на просторах молодой советской республики Яков, мой старший, аж тридцатилетний партнер и идейный вдохновитель. Заодно — тщеславный наглец в своей нелегкой «работе» и кичливый франт в одежде. Даже сейчас вместо добротной, но вполне тривиальной классики к серым бриджам он натянул вызывающие гольфы до колена в мелкий черно-белый ромбик, массивные черно-белые же штиблеты, а пиджаку предпочел шерстяной джемпер, разумеется, одной расцветки с гольфами. Хорошо хоть кепка обычная, серая, иначе впору выходить не на перрон одесского вокзала, а прямиком на арену цирка, клоуном.
Стоит ли жаловаться на качество реквизита? За несколько месяцев совместного путешествия я успел полюбить милую привычку моего спутника проводить каждый день как последний, а значит выбирать только лучшие решения, не слишком заботясь при этом о цене. Поэтому ничуть не расстроился, когда для покупки билетов в родном городе он обратился в отдельное окно кассы, приметное, кроме скромной таблички «управление спальных вагонов прямого сообщения», совершенно невероятным для данного места и времени отсутствием очереди.
Приятная и безукоризненно вежливая девушка споро рассмотрела наши справки-разрешения с места работы, занесла в журнал фамилии и, почеркавши несколько минут химическим карандашом на бумажках под копирку, выдала ярко-красные типографские квитанции-плацкарты[1] с пиратским гербом в виде перекрещенных абордажного топора и якоря над аббревиатурой Н. К. П. С. да калькуляцией стоимости, по которой взыскивалось за мягкость, место и белье целых 43 рубля. Этим дело не ограничилось, уже в обычной кассе Яков, ткнув пальцем в скромный плакатик «по плацкарте Н. К. П. С. билеты приобретаются вне очереди», оттер от окошка всех желающих и взял билеты «в мягкий», по 84 рубля за каждый. Итого примерно двухмесячный заработок рабочего, безумные деньги за чуть более чем двухдневный вояж до Москвы.
Результат стараний по повышению комфорта в размещении наших седалищ не заставил себя долго ждать. Последним в составе и, соответственно, первым со стороны вокзала нас ждал более чем примечательный вагон. Не привычный для меня зеленый, как здесь принято называть «жесткий», не желтый второго класса и даже не синий первого… Весь обшитый дорогим деревом, он светился благородной фактурой[2] как будто сам по себе, и этому ни капли не мешал потемневший от времени, местами облупившийся лак, наоборот, он придавал вагону сходство с океанской яхтой, получившей свое и от седых пенных гребней штормов, и от обжигающего солнца тропических штилей. Начищенные бронзовые поручни и оконные наугольники еще более усиливали впечатление, в подобранном сочетании они блистали на солнце с какой-то особой, тяжелозвонной[3] силой.
«Так вот ты какой, международный спальный вагон»! — ударила короткой искрой догадка.
Перед глазами встала бесконечно далекая, но все еще памятная спокойным уютом комнатка в Хельсинки, неяркая лампа под зеленым абажуром, и под ней перечерканный тут и там карандашом томик «Трех столиц» Василия Шульгина, в котором, собственно, я и наткнулся на воспоминания о подобном слипингкаре.[4] Как давно и как недавно это было!
Но предаваться воспоминаниям некогда. Кондуктор, пожилой усатый мужчина в застиранном синем френче, украшенном золотистой, под цвет вагона, и страшно тяжелой на вид номерной бляхой «проводник-истопник» на груди, встречал нас у дверей. Увидев наши билеты, он тут же, несмотря на бравый командирский вид, склонил в угодливом поклоне голову, увенчанную черной фуражкой с синим кантом. В лучах солнца сверкнула уже знакомая мне полупиратская эмблема.
— Сделайте одолжение, господа, проследуйте в шестое купе, рассаживайтесь со всяческим удобством.
Роскошь внутреннего убранства сразила наповал на первом же шаге. Стены из лакированных панелей красного дерева, вставки из красного тисненого плюша, молочные, с инкрустацией и массивной бронзовой окантовкой плафоны, тяжелые, по-банковски надежные шарниры и замки дверей, начавшая вышаркиваться, но еще вполне годная ковровая дорожка, собранные в затейливые рюши гардины на окнах…
Как будто вернулись добрые имперские времена, и нет за окнами суетливой, пошлой, да еще поиздержавшейся до последнего предела весны 1930 года.
— Куда класть изволите? — носильщик за спиной бухнул сапогами, разом стирая наваждение.
— Тебе лучше знать, братец, — со смешком ответил Яков, уступая место в узком проходе. — Да поаккуратнее там, кожу не поцарапай!
— Ведь наверняка в Германии вагон делали, — не смог я удержать давно вертящийся на языке вопрос. — Ей-ей, не под силу царской промышленности такие чудеса сотворить, да еще в количествах, чтоб хватило в Одессу гонять!
Вместо ответа Яков указал рукой на закрепленную над дверями табличку: «Верхне-Волжский завод, город Тверь. 1904 год. Купе № 6».
Между тем носильщик закончил упихивание наших чемоданов и узлов, получил долгожданную полтину серебром и вместе с густым ароматом дегтя утопал к выходу. Мягкий диван с прихотливо изогнутыми ореховыми подлокотниками и высокой спинкой сразу поманил в свои объятья. Хоть и немного неудобно на него садиться из-за нависающей верхней полки в массивной отделке красного дерева, зато если уж забрался, то доступны все удобства — и мягкая спинка, и подлокотник, и удобный столик под широким сдвоенным окном.
Но, стоп, откуда вторая полка в двухместном купе?! Резко перевожу взгляд: дивана напротив нет и в помине, вместо него широкое кресло, а дальше боковая стена выступает внутрь купе, и, черт возьми, там есть еще одна дверь! Неужели… Точно, уборная! Хотя, нет, только раковина умывальника, да вдобавок, судя по виднеющейся в глубине второй двери, одна на пару купе, но все равно здорово! Я с удовольствием повернул массивные бронзовые краны, сполоснул руки под струей воды, вытер кстати висящим на вешалке полотенцем. А жизнь-то налаживается!
В сознании промелькнул слабый червячок сомнений, не перебарщивает ли Яков? Могут ли будущие студенты, которыми мы выступаем согласно его легенде, путешествовать с таким немыслимым комфортом? Но почему бы и нет? Формально НЭП не свернут, богатство, частная торговля и производство разрешены. Пусть советский золотой червонец в мире с 1927 года идет по цене макулатуры.[5] Пусть налоги врагам-эксплуататорам вкручены выше небес, оптовые и товарные биржи закрыты, коммерческий кредит запрещен. Все равно люди не успели отвыкнуть от многовековой привычки к открытому богатству. Так что кроме солидных, отягощенных животами и портфелями совбуров[6] к нашему вагону живо тянутся купцы-кооператоры, они же жулики-коммерсанты. На первый взгляд — непримиримые классовые враги, однако при них совершенно одинаковые барышни, кичливо и глупо разряженные по меркам старушки-Европы.